С 2005 г. издательство ДЕКОМ выпускает в серии «Имена» книги, посвященные неофициальной музыкальной культуре.
   Книга Михаила Гулько «Судьба эмигранта». Об этом легендарном исполнителе уже рассказывали прежние издания, но личность певца столь неординарна, что читатель с удовольствием прочтет книгу, в которой Гулько сам повествует о своей жизни. Михаил Гулько объездил с гастролями все континенты, от Сиднея до Новосибирска. Пел перед потомками царской семьи и заключенными российских тюрем. До эмиграции в 70-е годы ХХ века Михаил Гулько двенадцать лет проработал горным инженером, одновременно выступая в харьковских ресторанах. Затем до самого отъезда в Штаты много лет руководил музыкальными коллективами в советских ресторанах от Камчатки до Сочи. «Судьба эмигранта» - откровенный и интересный рассказ о горьких и смешных, курьезных и серьезных жизненных ситуациях. Наряду с автобиографическим повествованием Гулько говорит о встречах с Людмилой Гурченко и Вадимом Козиным, Юрием Кукиным и Алешей Димитриевичем, Армандом Хаммером и Лайзой Минелли, Сергеем Довлатовым и Михаилом Шемякиным, Юлианом Семеновым и Аллой Пугачевой. Книга богато иллюстрирована уникальными фотографиями из архива Михаила Гулько.
   Автор проекта и составитель серии - известный писатель и журналист Максим Кравчинский.

 

   Шансон - Портал представляет отрывок из вышеупомянутой книги.

 

Михаил Гулько


«МОРЯК, ПОКРЕПЧЕ ВЯЖИ УЗЛЫ»

   …В тот же день в трудовой книжке появилась запись, перечеркнувшая мою инженерную карьеру, как оказалось, навсегда - «Петропавловск Камчатский, ресторан «Океан», музыкант».
   Кабак находился прямо в порту, на первой линии от моря. Зал мест на 150-200. Огромные мраморные колоны – «сталинский ампир». Столики по периметру. Ансамбль – пять человек - пианист, барабанщик, аккордеонист, саксофонист и певец. Одеты были, как беспризорные, кто во что. На мне, помню, была курточка модная, их везли из Риги, фасон назывался в народе «не хватило материала», потому что верх был из одной ткани, а низ – из другой. Только певец обязательно выходил в бабочке.
   Заправлял всем какой-то парень, который мне сразу не понравился, потому что чаевые всего коллектива он складывал к себе в карман. Я сразу пресек это: «Слышишь, Вася, так дело не пойдет! Чаевые у тебя в кармане, а ты ходишь в буфет выпивать!» - «А я с левого кармана за буфет расплачиваюсь, - заявляет – Там у меня свои бабки». - «Нет, дорогой, так не годится» - я решил сразу сломать эту ситуацию. Следующим вечером на сцене установили тумбочку, сверху прорезали отверстие, внутрь поместили картонную коробку для денег и дело пошло. После работы все вместе открывали и считали лавэ, а их бывало немало.
Первый год я отыграл на аккордеоне, но потом руководство ресторана говорит: «Аккордеон уже не актуален, надо вам осваивать синтезатор».
   Знакомые моряки привезли из Ленинграда орган «Юность» и я быстренько научился на нем играть. Команда у нас была сильная в профессиональном плане и слава, что называется, бежала впереди нас. Все столичные гастролеры от Софии Ротару до Муслима Магомаева и Иосифа Кобзона, бывая с гастролями на Камчатке, обязательно заглядывали к нам. К тому моменту я получил свою комнату и с удовольствием принимал их у себя в гостях.
Не помню, чтобы ресторан пустовал – жизнь в городе не кипела – бурлила. В порт постоянно приходили суда: пассажирские, военные, торговые, танкеры…
   Но в основном, конечно, это были всевозможные рыболовецкие корабли: маленькие траулеры, сейнеры, БМРТ (большие морозильные траулеры); суда китобойной флотилии, на которых работало по несколько сотен человек; краб-заводы, где свежевыловленного краба тут же закатывали в банки с надписью латиницей «CHATKA» и потом продавали на Запад за валюту…
   Потому и ресторан работал иногда целый день. Бывало, получаем радиограмму: «Борт №… приходит в 12-00, просим обеспечить культурную программу для моряков». И мы начинали лабать прямо с утра, но обычно приходили, как и на «материке», к 8 вечера и играли до последнего клиента.

 

 

Для моряков китобойной флотилии звучит эта песня... Камчатка начало 70-х

   Репертуар исполняли соответствующий обстановке: «Моряк, покрепче вяжи узлы, беда идет по пятам… Не верь подруге, а верь в вино, не жди от женщин добра…», «На материк, на материк ушел последний караван…», «Шаланды полные кефали», «Землянку». Пели старинную песню крейсера «Варяга»: «Наверх вы, товарищи, все по местам, последний парад наступает…»
   Потому что очень много людей погибало в море. В то время это не афишировалось, но так было: наберет траулер рыбы больше, чем может поднять, и переворачивается в ледяной воде, где кровь моментально застывает.
   Чаевые матросы часто давали не советскими рублями, а морскими бонами, которые можно было потратить в магазинах «Альбатрос». Был такой аналог «Березки» для моряков загранплаванья. Правда, в Петропавловске их не было, но были в других портовых городах Союза. Мы отдавали боны знакомым, и они покупали для нас магнитную ленту BASF, кассетники и все остальное, что нужно музыкантам.
   Вспоминаю интересный случай. В кабак пришли ребята с китобойной флотилии и говорят: «Есть икра красная в банках по 3,700 кг, а нам нужно пиво и спирт. Айда, меняться?»

 

 

На Камчатке я иногда менял имидж и сбривал бороду

   Ночью мы с парнями из ансамбля на баркасе подплыли к их гигантскому судну, нам скинули веревочную лестницу – шторм-трап. За спиной рюкзаки со спиртом и пивом, на груди инструменты. Поднялись. Началась гульба от души. Пили, пели, травили байки… В итоге, так расслабились, что опомнились только в тот момент, когда поняли, что «склянки пробили» и судно отходит в открытое море. «Что делать?» Во-первых, проблема вернуться вовремя на работу. Но это еще пол-беды, главное – неприятности, грозившие нам за нарушение режима. Я заметался, стал бегать стучать в каюты, чтобы сообщить о себе, а нам никто не открывает. Китобои уходили в море на многие месяцы и у них была традиция – начинать пить за несколько дней до выхода и еще продолжать пару суток после того, как швартовые уже отдали. «Все, - думаю. – Картина Репина «Приплыли»». Вдруг открывается одна каюта и на пороге стоит страшно недовольный помощник капитана по политической работе, особист. Накануне мы с ним пели его любимые украинские песни, и я запомнил его имя-отчество: «Иван Алексеевич, так и так, не сориентировались, прошляпили отход судна, помогите добраться до берега!» Он и сам моментально протрезвел. Еще бы – посторонние на режимном объекте, за который он же и отвечает. Матерясь, натягивает китель и кличет матроса: «Быстро спустите на воду катер и доставьте музыкантов в порт». «Есть, товарищ помполит!» - отчеканил матросик, а сам стоит злющий. Видно, не успел похмелиться. Собрали мы манатки, покидали в пустые рюкзаки банки с икрой и двинули к берегу, благо китобой не успел далеко отплыть.
   Одну из банок с деликатесом я отправил посылкой родителям в Харьков, а потом оказалось, что для собственных нужд рыбаки солят икру иначе, чем на заводах. Кустарно засоленная икра хранится от силы пару недель, а потом начинает бродить и взрывается. Мама получила посылку, где весь ящик был изнутри покрыт застывшей красной массой.
   Еще, помню, мы менялись с моряками Черноморского флота, заходившими на ремонт в Петропавловск: большую (3,700 кг) банку красной икры на 1,800 кг черной.
   Был случай - готовилось застолье, накрывался стол. Выложили в глубокую тарелку и «царский» деликатес. Вдруг смотрим, один из присутствующих – шустрый такой мужичок – сел и ложкой наворачивает икорку. Мы обалдели: «Что же ты делаешь? Еще не начали, а ты один икру ложками ешь?» На что он, не отрываясь, говорит: «Да, я ее очень люблю!». - «Так все любят!» - отвечаем.
   И этот баловень судьбы, сын генерала, абсолютно не стесняясь, заявляет: «Так как я ее люблю, вы любить не можете!»
   Однажды наш ансамбль сопровождал рыбаков прямо на борту БМРТ. Мы шли из Петропаловска-Камчатского Охотским морем до бухты Нагаево, в Магадан. Это занимало многие дни. Команда БМРТ подходила к маленьким судам, которые занимались ловом сельди, и перегружала к себе на борт их улов. Когда работа была выполнена, мы зашли в бухту Нагаево. Штормило, и БМРТ не мог пришвартоваться к причалу. Чтобы доставить нас на берег к кораблю подошло суденышко поменьше и попыталось встать, как можно ближе к нашему, но из-за волн маневр никак не получалось осуществить. Тогда старпом говорит: «Мы сейчас опустим кран с сетью, а вы ложитесь вместе с инструментами на спины и мы аккуратно переместим вас на другой борт». Легко сказать! Сильнейший ветер! Все заливает водой! Кран чуть ли не гнется, одно неловкое движение и костей не соберешь. Довольно долго продолжалась эта «операция», но в итоге мы оказались на суше, и отправились в Магадан навестить знакомых музыкантов.

 

 

На Камчатке я закончил дирижерский факультет музыкального училища


ВАДИМ КОЗИН

   Я заглянул в пару ресторанов к друзьям-харьковчанам, а потом к Мише Шуфутинскому, с которым уже был немного знаком по Москве. Кстати, когда четыре года спустя я уехал с Камчатки, то Миша в свою очередь покинул «столицу колымского края» и стал работать в Петропавловске, в «Океане».
   Рыбное было место…
   На Колыме нас встречало руководство магаданской филармонии, и кто-то предложил: «Хотите навестить Вадима Козина?» Конечно, я хотел увидеть Вадима Алексеевича, этого легендарного мастера эстрады, чьи песни помнил с детских лет. И мы отправились в пятиэтажку, стоявшую в центре города. Он квартировал на последнем этаже. Нам открыл небольшого роста седой пожилой человек в ярко синей водолазке, обхватывающей горло по самый подбородок. Мне еще подумалось, что он скрывает там какие-то шрамы или след от веревки. Вся комната была завешана плакатами с изображением кошек, а эти «милые» создания бродили по дому целыми стаями. Козин производил впечатление человека довольно строгого, слегка раздражительного. Но позже оттаял. Мы достали принесенное с собой сухое вино, сыр. Вадим Алексеевич предложил послушать что-то из своих новых записей.
   Подошел к магнитофону, достал катушку и, нажав клавишу воспроизведения, вернулся к столу. Вдруг из динамиков послышался его голос: «Прости меня, Господи! Я ухожу от вас, не поминайте лихом…» Козин перепутал ленту и случайно включил запись своей прощальной речи. Наверное, собирался когда-то покончить жизнь самоубийством. Поняв ошибку, хозяин спохватился, быстро выключил аппарат и уселся за пианино. «Осень, прозрачное утро…» - начал он с места в карьер. Едва зазвучал этот незабываемый голос, мы позабыли об инциденте и начали внимать Вадиму Алексеевичу, а он продолжил домашний концерт и исполнил свои песни: «Весенний вальс», «Магаданский ветерок», «Магаданские бульвары»...
   Насколько я знаю, в гастрольные поездки по стране ему выезжать запрещалось. На великого певца власти распространяли некую «черту оседлости». Правда, на Камчатку вместе с труппой Магаданского театра Козин заглядывал.
   Позже к нему приезжал Иосиф Кобзон с группой артистов. Кобзон позвал Вадима Алексеевича вернуться, так сказать, на «большую землю», но услышал отказ.
   Погуляв пару деньков по Магадану, мы с ансамблем самолетом вылетели в Петропавловск-Камчатский.

 

 

ЮРИЙ КУКИН



С Юрием Кукиным (в центре) и его другом Сергеем Арно, Нью-Йорк, 2002

   Ночь, гульба, полный зал народу. Пятьдесят раз за вечер я пою «Корабли постоят…».
   Со временем стал просто объединять заказы. Дождусь, пока наберется десяток-другой желающих, и объявляю: «А сейчас для моих друзей: Пети, Коли и Алика… Звучит эта композиция…» Еще я слегка переделал слова в «Песне о друге» Высоцкого и пел: «…Парня в море тяни, рискни, не бросай одного его, пусть в каюте одной с тобой, там поймешь, кто такой…» Публика балдела. В потолок бились пробки от шампанского Горьковского завода, которое доставляли на Камчатку пароходами. Вино в трюмах трясло, и в момент открытия вместе с пробкой вылетала длинная белая пенная струя, не оставляя практически ни капли напитка в бутылке.
   На дверях стоял швейцар Егорыч, огромный, пузатый, вечно навеселе мужик с пухлыми от чаевых карманами. От страждущего попасть в теплый зал ресторана народа Егорыча отделяла стеклянная дверь, задернутая занавеской. Раздавался стук, он приоткрывал «ворота», выставляя свой невероятный живот, и ждал, дадут ли на лапу. Если клиент оказывался щедрым, зеленый свет зажигался немедленно.
Отпел я, спускаюсь к бару промочить горло, и тут ко мне подходит Егорыч: «Мишки (почему-то он так меня называл), тебя на улице какой-то бич спрашивает».
   Выхожу, стоит человек невысокого роста с припухшими от недосыпа веками, одетый в телогрейку, и задает вопрос: «Ты что ли руководитель ансамбля?» - «Да».
- «А я – Кукин».
   Конечно, это имя было известно мне. Мы слушали пленки с его песнями и песнями Визбора, Клячкина, Городницкого, а «Гостиницу» и «Париж» - я исполнял уже тогда.
   «О, Юра, какой гость! Заходи!» - я тут же провел его в зал, где он встретил знакомых геологов и присоединился к их компании. Потом я объявил присутствующим, что сегодня с нами находится известный бард Юрий Кукин. Через некоторое время он поднялся на сцену и спел «За туманом», которую мы записали на пленку. «Какая сильная вещь!» - сказал я. - «Нравится? Бери, пой, где хочешь! Я ее тебе дарю!» Мы присели к свободному столику и несколько минут пообщались.   Оказалось, его занесло на Камчатку в составе геологической партии, а вообще он родом из Ленинграда, закончил там институт физкультуры имени Лесгафта. Но по специальности - тренером фигурного катания - не работал тогда, а трудился спасателем на лодочной станции.
   Гулянка набирала обороты. Юра уже где-то взял гитару и пел своим друзья. Стало светать, ресторан закрывался, но самые стойкие решили продолжать и отправились на сопку, которая начиналась буквально в ста метрах от заведения. На дворе была весна, погода стояла довольно теплая. Человек двадцать расселись на траве, и Кукин устроил импровизированный концерт на природе. Но когда Юра закончил петь, все поднялись, а один человек остался лежать на земле – умер.
   Так случалось, моряк мог не пройти медкомиссию перед уходом в море и оставался на пол-года на материке. Это называлось «остаться на бичу», то есть на берегу, от английского слова beach. Поэтому таких людей называли «бичи». Острословы расшифровывали это по всякому, типа – «Бывший Интеллигентный Человек», но на самом деле этимология такова. Чем могли заняться такие «отставшие» от «поезда» граждане? Конечно, они пили дни и ночи напролет и сердце, порой, отказывало.
   По одежде было видно, что умерший из таких: опухшие руки и лицо, темные очки, скрывающие синяки, стоптанные туфли, гонк-конговский балоньевый плащ, модный, но не по погоде и никаких документов.
   Юра наверняка помнит тот случай.
   Много лет спустя, в 1996 году, когда записывалась песня «За туманом» для альбома «Заграница», я позвонил Юрию Алексеевичу в Петербург и попросил официальное авторское разрешение. «О, Миша, привет! - он тут же меня узнал, - Я тут пою «твою» песню «Гостиница»» - «Какую? – спрашиваю, - мою». – «Ну, ты же сделал эту вещь в свинге, мне очень понравилось, и я теперь тоже стал в концертах исполнять ее в такой манере». Потом он попросил включить «За туманом» прямо по телефону, пришел в полный восторг от аранжировки с подачей, и без лишних разговоров согласился подписать нужный документ.
   Прошло еще лет пять и Юрий Кукин по приглашению своего товарища и коллеги Сергея Арно, жившего в ту пору в Штатах, приехал в Нью-Йорк. Мы встретились на Брайтоне в кафе и по просьбе владельца и посетителей тут же устроили импровизированный концерт. За полчаса продали билеты, собралось много людей и мы очень душевно попели и вспомнили старые времена.
   Недавно я узнал, что Юра написал продолжение - «За туманом». Тридцать лет спустя». Очень хочу услыхать эту вещь, и может быть записать. Кукин – великолепный автор и прекрасный человек.
   На Камчатке я провел четыре года. За это время успел закончить дирижерский факультет муз.училища и стал дипломированным музыкантом. Ближе к окончанию моей «дальневосточной одиссеи» ко мне приехала семья: жена и дочь. Но обстоятельства сложились так, что вскоре они отбыли обратно в Харьков.
   Супруге не очень пришлись по душе местные красоты...
К тому же, как назло, стоило им приехать, по Камчатскому краю прокатилась волна землетрясений. Сильных разрушений не было, но, поверьте, ощущения не из приятных. Посреди ночи я стоял в дверном проеме с дочкой на руках, со страхом ожидая, новых толчков. Я обменял свою жилплощадь в Петропавловске на маленькую комнату в Москве и стал готовиться к отъезду. Но сразу в столицу не попал, сперва отработал несколько месяцев в Сочи.